Собственно, вот...

И ещё текст того же автора.

Название: Состояние покоя
Автор: WTF Ice-Pick Lodge 2020
Бета: aena_alone
Размер: миди, 4375 слов
Канон: Мор. Утопия (2005)
Пейринг/Персонажи: Виктор Каин, Нина Каина, упоминаются другие персонажи
Категория: гет
Жанр: драма
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: чтобы сохранить для города дух Симона, Каины вынуждены изгнать Нину из Внутреннего Покоя «Горнов».
Примечание: по заявке с инсайда: Нина/Виктор. Доводить мужа до крайнего физического и/или психического истощения.

Внутренние Покои устроены очень просто — куда проще, чем представляется людям несведущим. Они напоминают зеркальные камеры-ловушки: всё, что составляет человека — его Память — помещается внутрь и бесконечно воспроизводится, отражаясь от стен. Всё же, что человеком не является, остаётся снаружи и не может навредить ему.

Человеческое тело природой создано для того, чтобы удерживать и фокусировать Память. Это естественный Покой, тонко откалиброванный, но хрупкий и недолговечный. И совершенно не приспособленный к тому, чтобы хранить Память двух человек. Помещённые в одно тело, две личности будут стремиться либо перемешаться и потерять свою цельность, либо ускользнуть из переполненного Покоя. Чтобы в целости сохранить в своём теле Память другого человека, хозяин тела должен усилием воли непрестанно воспроизводить в своём сознании всё, что составляет этого человека, и в то же время чётко осознавать границу между ним и собой.

Иными словами, чтобы в целости сохранить в своём теле Память другого человека, нужно уметь полностью сосредотачиваться на нескольких вещах одновременно.

За одиннадцать лет, миновавших со смерти Нины, Виктор освоил этот навык в совершенстве — насколько это вообще было возможно — и неустанно в нём практиковался. Двумя руками параллельно записывал разные тексты. Производил математические расчёты, в то же время повторяя про себя заученные наизусть стихотворения. Дискутировал одновременно с Симоном и с Георгием — на разные темы.

Виктор был уверен, что сможет забрать Нину из Внутреннего Покоя «Горнов», не навредив ей. И всё же, готовясь подняться в Покой на девятый день эпидемии, он чувствовал страх.

Всё произошло совсем не так, как они когда-то планировали. Предполагалось, что когда умрёт следующий из Каиных — Георгий — его Память будет размещена в «Горнах», чтобы он и после смерти мог помогать Симону в работе, а Нину Виктор перенесёт в Многогранник. Переход должен был занять совсем немного времени — не больше часа.

Но вместо этого умер Симон, всегда казавшийся Виктору незыблемым, непреложным, как река или степь. Симон, чью Память нужно было сохранить любой ценой. А Многогранник не мог служить Покоем: там прятались от заразы несколько сотен детей, и вывести их на зачумлённые улицы было бы равносильно убийству. А значит, Виктору предстояло удерживать Нину до тех пор, пока врачи не купируют эпидемию — несколько дней, может, даже недель.

Виктор не был уверен, что тело и разум человека вообще способны так долго выдерживать присутствие чужой Памяти. Прежде никто из Каиных — даже Симон — не решался на подобные эксперименты. Но сдаться и позволить Нине пропасть безвозвратно Виктор не мог.

Собравшись с духом, Виктор выпрямился, закрыл глаза и глубоко задышал, освобождая разум перед переходом в Покой. Подниматься он решил не из кабинета, куда в любой момент могли заглянуть посторонние, а из их с Ниной спальни, и теперь сидел на краю постели.

Переход дался ему легко, несмотря на накопившуюся с начала эпидемии усталость. Перед внутренним взором распахнулись зеркальные стены Покоя, в груди привычно ёкнуло от смеси восторга и ужаса — именно так ощущалось присутствие Нины. Она никак не отреагировала на его появление. Лишенная фокуса, распространившаяся по всему Покою Память — не Нина, но всё, что составляло Нину — вообще часто молчала, а если и говорила, то обиняками и загадками.

Виктор не придумал, какими словами описать сложившуюся ситуацию, поэтому сказал просто:

— Пойдём. — Затем, подумав, добавил: — Симон мёртв. Нужно освободить для него «Горны».

Она поняла и первая потянулась к нему. Оставалось только вместе спуститься обратно в спальню. Виктор мысленно представил себе ощущения оставшегося внизу тела. Оно сидит на постели, на жёстком матрасе, правая нога начинает затекать, под ладонями — колючая шерсть покрывала, от окна тянет сквозняком... Постепенно ощущения становились всё более выпуклыми, реальными — его собственными. У Виктора потемнело в глазах и сильно, словно стальным обручем, сдавило виски.

Продолжалось это недолго, едва ли больше минуты. А потом Виктор обнаружил, что снова сидит на постели, зажмурившись, стиснув зубы и сжав кулаки. Он невольно усмехнулся, представив, как выглядит со стороны. Встряхнул головой, повёл плечами, расслабляя их. Внимательно прислушался к своему телу.

Нина была здесь, с ним, и тоже постепенно приходила в себя. Виктор чувствовал, как всё яснее и ярче разгорается внутри огонёк чужого сознания. Его взгляд помимо воли заметался по комнате, руки рефлекторно дёрнулись к голове и тут же, не завершив движения, безвольно упали на колени. Виктор ощутил, как кривится в гримасе рот, как от волнения Нины ускоряется его собственный пульс.

Ему сложно было представить, что испытывает сейчас Нина, одиннадцать лет проведшая в искусственном Покое, а теперь очутившаяся в чужом теле. Может ли она чувствовать жар, холод, боль? Отражается ли на ней его усталость? Подчиняется ли ей тело так же легко и естественно, как ему самому?

Виктор сконцентрировался на мышцах своих рук и лица, попробовал перехватить контроль над ними. Это было непривычное действие, но странным образом интуитивно понятное: на секунду ему представилось, будто они с Ниной плавают в стеклянном сосуде, и Виктор, отодвинув её, продвинулся к передней стенке.

— Всё в порядке, — сказал он вслух, убедившись предварительно, что губы его слушаются. Получилось тише и сдавленней, чем он рассчитывал. — Я здесь. Я отнесу тебя в Многогранник, только не прямо сейчас, а позже.

Он снова ослабил контроль, давая Нине возможность ответить.

Несколько секунд ничего не происходило. Потом губы Виктора дёрнулись. Зубы мазнули по нижней губе, корень языка сначала прижался к нёбу, потом резко отпрянул назад, кончик остановился на выступе за зубами. Это повторилось ещё раз. И ещё.

Виктор пытался вычислить, какие звуки пыталась произнести Нина — получалось этакое чтение по губам наоборот. К счастью, долго гадать ему не пришлось. Губы шевельнулись снова, но в этот раз движение сопровождалось лёгкой вибрацией в горле, и прозвучало слово, в котором, хоть и не без труда, можно было угадать:

— Вик... тор…

— Я здесь, — повторил он и ободряюще улыбнулся, надеясь, что Нина почувствует улыбку.

Следующий час ушёл у них на то, чтобы освоиться в новом, непривычном состоянии. Они разговаривали — сперва медленно, по слову за раз, затем — взахлёб, перебивая друг друга, спеша обсудить всё, что произошло в Городе за то время, что Нина провела в Покое. Разговаривали вслух, хотя без труда могли бы общаться мысленно; возможность слышать друг друга была для обоих праздником, давно позабытой роскошью.

Нина заново училась управлять телом: сжимала и разжимала кулаки, поднимала руки над головой, потом попробовала встать и пройтись по комнате. Виктор страховал её, а сам привыкал распределять своё внимание между окружающим миром и удержанием Памяти.

Удержание было сложным процессом, требовавшим от удерживавшего полной самоотдачи. Чтобы не дать Памяти ускользнуть из чуждого ей тела и раствориться, часть сознания Виктора должна была непрерывно вспоминать Нину, мысленно как бы очерчивая её, отграничивая от всего, что ею не являлось.

Пока что это не составляло никакого труда. Воспоминания сами захлёстывали его, и приходилось прилагать усилия, чтобы сосредоточить на них только маленькую часть разума, а не отдаться им полностью.

Вот Виктор привозит Нину в Город — в самый первый раз. Подаёт ей руку, помогая спуститься с подножки поезда. Нина делает шаг, и её ботинки — на небольшом каблуке, по последней столичной моде — по щиколотку тонут в грязи. Нина обращает на Виктора деланно-возмущённый (а на самом деле смеющийся) взгляд:

— Куда ты меня притащил?

— Добро пожаловать, — усмехается Виктор, а от станции уже спешат встречающие — люди его семьи, во главе с самим Симоном...

Краем сознания уловив раздражение Нины, Виктор усилием воли выдернул себя из воспоминания. Оказалось, они стояли у трюмо, и Нина тщетно пыталась открыть створки зеркала. Ей никак не удавалось приложить достаточно силы, чтобы шевельнуть заржавевшие, десять лет никем не тронутые петли.

Виктор снова перехватил контроль — выдвинулся вперёд — и сам взялся за створки. С телом он пока управлялся гораздо уверенней Нины: дверцы поддались практически сразу, разошлись, открыв взгляду зеркало. Виктор провёл по нему ладонью, смахивая пыль, затем сделал шаг назад и замер, давая Нине возможность себя рассмотреть. Почувствовал, как спазмом пережимает горло, и по этой реакции понял, что постарел куда сильнее, чем Нина предполагала.

— Тебя не было одиннадцать лет, — сказал он мягко. — Мне теперь почти пятьдесят.

У отражения в зеркале на долю секунды безобразно скривился рот, всё лицо будто скомкалось, но тут же снова приняло бесстрастное выражение — Нина справилась с эмоциями.

Виктор молчал, не зная, как её ободрить. Со стороны наблюдал, как Нина придвинулась к зеркалу вплотную, разглядывая морщинки, затем перевела взгляд на руки, поднесла ладони к самому лицу. Правая ладонь задержалась у глаз дольше левой; что-то в ней привлекло внимание Нины. Виктор не сразу понял, что она смотрит на пятна чернил на среднем и указательном пальце — следы его каждодневной работы, глубоко въевшиеся под кожу и давно уже не поддававшиеся никакому мылу.

Нина снова обратила взгляд к зеркалу. Пристально посмотрела прямо в глаза их общему отражению. Виктор, смотревший тоже, не узнал в зеркале собственных глаз. Сейчас это были глаза Нины — тёмные, бездонные и блестящие. Получалось, что через отражение они с Ниной как бы смотрели друг на друга.

Нина медленным, почти торжественным движением подняла правую руку к лицу и поцеловала пальцы с пятнами чернил.

Они попытались улыбнуться — оба одновременно, и от этого улыбка получилась неловкая, дёрганая.

— Ничего, — выговорила Нина, — Просто… непривычно. Всё это не имеет никакого значения.

И решительно закрыла створки, навсегда пряча за ними постаревшее, полузнакомое ей лицо Виктора.

По прошествии часа Виктор вынужден был вернуться в свой кабинет. Во время эпидемии он как член правящей семьи должен был всегда оставаться на рабочем месте: принимать посетителей, отдавать распоряжения, разрабатывать план возрождения Города после того, как зараза отступит. Пока что присутствие Нины почти не сказывалось на его работоспособности — и этим нужно было пользоваться.




Следующие дни дались Виктору куда проще, чем он опасался. Удержание Памяти действительно истощало силы, с каждым часом всё сильнее давила усталость, а с каждой бессонной ночью всё сложнее было сохранять ясность ума. Зато пришло вдохновение — пылкое, жадное желание творить, которое умела внушать своим соратникам Нина. Благодаря ему Виктор продолжал много и продуктивно работать.

Лишённый возможности забыться сном, он дни и ночи проводил в своём кабинете, приготовляя всё для того, чтобы их с Ниной дочь, Мария, могла без помех вступить на престол. На его столе стопкой высились готовые приказы, распоряжения, описи. Виктор написал две версии завещания — одну на случай, если молодой Влад Ольгимский станет его преемником в Городе, вторую — если он откажется, и всеми делами придется заправлять Бакалавру и братьям Стаматиным. Он составил подробнейший план эвакуации горожан на другой берег реки и перечислил материалы, которые следовало немедленно закупить для строительства нового поселения. Каждый новый подписанный документ вселял в Виктора уверенность: неважно, сколько они с Ниной продержатся после окончания мора; дела в новом Городе всё равно пойдут на лад.

Единственным, что беспокоило Виктора, было состояние Георгия. Вместо того, чтобы поместить Память Симона в Покой «Горнов» и ждать конца эпидемии, брат выбрал держать её у себя. Это было опасное решение — по мнению Виктора, даже слишком опасное. Тело Георгия было старым и измождённым, оно могло не выдержать напора двух сознаний и умереть слишком рано. Если Георгий не продержится до того момента, когда Симона можно будет перенести в Многогранник, — то есть до конца эпидемии, — они оба будут навсегда потеряны для Города.

А между тем до конца эпидемии оставалось совсем немного. Наступил последний, двенадцатый день. Оставались считанные часы до Совета, на котором должен был быть определён способ навсегда покончить с чумой.

Победа врача, представлявшего на Совете интересы Каиных, — бакалавра Данковского — вовсе не была предрешена, а один из его соперников настаивал на том, чтобы сравнять драгоценный Многогранник с землей и из его корней получить лекарство. Тем не менее Виктор ни на секунду не сомневался в благоприятном исходе. Близость Нины лишила его страха, породила неколебимую уверенность в собственной правоте и победе.

В ожидании решения они с Ниной не разговаривали — берегли силы. Виктор, давая себе передышку, перестал обращать внимание на происходящее вокруг. Он весь обратился внутрь, к той части сознания, что воспоминаниями удерживала Память Нины.

Вот Нина склоняется над чертежами Многогранника, одобрительно улыбается — и у архитектора Петра Стаматина загораются глаза, он, охваченный вдохновением, хватает карандаш и начинает дополнять чертежи. Вот Нина появляется на стройке, благосклонно кивает строителям — и они оживляются, принимаются за работу с удвоенным пылом. Вот Многогранник построен, Нина впервые поднимается на вершину — и кажется, весь город замирает в благоговейном восторге.



К реальности его вернул звон колокола, возвестивший о завершении совета. Последнее решение о Городе было принято. Виктор потёр лицо ладонями, встряхнулся, окончательно приводя себя в чувство. Вот-вот должна была вернуться присутствовавшая на Совете Мария или прийти с отчётом Бакалавр, и Виктор хотел предстать перед ними спокойным и собранным.

Вскоре в коридоре действительно застучали шаги, и в дверь кабинета заглянул… нет, не Бакалавр, а незнакомец в театральном костюме птицы. Такие костюмы выдавали для защиты от заражения посыльным и санитарам. Виктор поднялся навстречу посетителю и кивком головы поприветствовал его.

— Мои соболезнования, — сказал посетитель с порога. Голос у него при этом был вовсе не сочувственный, а вкрадчивый и немного насмешливый.

В животе у Виктора похолодело.

— Прошу прощения? — переспросил он, хотя уже догадывался, что имеет в виду посетитель.

Посыльный качнул уродливой клювастой головой. Он так и не прошёл в кабинет, остался стоять в дверном проёме.

— Совет постановил сохранить Город, а Многогранник уничтожить как вредоносный и представляющий опасность. Приказ подписан генералом армии Александром Блоком и инквизитором Аглаей Лилич и будет приведён в исполнение в течение трёх часов. Мои соболезнования... Вам и вашим родным.

Под маской невозможно было разглядеть выражения его лица, зато издёвка в голосе стала совсем уж отчётливой.

Виктор почувствовал, как при звуке имени Аглаи у него сжались кулаки. Нина всё слышала — и была в ярости. Виктор ощущал её желание прогнать клювоголового посетителя, ворваться в Собор, потребовать, чтобы приказ был немедленно отозван... Но делать этого было ни в коем случае нельзя. В лучшем случае Виктора приняли бы за сумасшедшего, в худшем — Аглая догадалась бы о происходящем и нашла бы способ повредить Нине.

— Благодарю за информацию, — сказал Виктор, стараясь, чтобы его голос звучал невозмутимо, — Не видели ли вы…

— Бакалавр — на Станции. Он покинет город с армейским поездом. Ваша дочь у себя. Но она едва ли будет рада вас видеть.

Виктор удивился тому, как точно посетитель смог предугадать его вопрос, — но задумываться об этом не стал. Не до того было.

— Благодарю, — сказал он снова.

Гость церемонно поклонился — даже в этом преувеличенном жесте сквозила насмешка — и вышел, не произнеся более не слова.

Едва он скрылся за дверью, с лица Виктора слетела маска невозмутимости. Нина была в бешенстве. Она порывалась расхаживать по комнате, сбрасывать вещи с полок, призывать к себе виновных и вершить суд. Прежде им удавалось делить контроль над телом без лишних слов, но теперь Виктор вынужден был просить её взять себя в руки.

«Пожалуйста. Мне нужно подумать».

Она притихла.

Виктор потёр виски, собираясь с мыслями. Многогранник был для них потерян, оставался единственный действующий Покой — в «Горнах». Георгий, конечно, будет настаивать на том, чтобы сохранить там Симона. Сколько ещё Виктор сможет продержаться? Если беречь силы, сосредоточиться полностью на Нине? Неделю, две? Может быть, за это время Стаматины успеют придумать что-нибудь, тем более если Память Симона всё ещё будет в Городе... Если не успеют — после смерти Виктора Память Нины заберёт Мария — и погибнет тоже. Нет, этого никак нельзя допустить.

Взгляд Виктора остановился на заваленном бумагами столе. Большинство из них, всё, над чем он работал в последние дни, были теперь совершенно бесполезны. Он подошёл к столу, перебрал разрозненные листы. Два завещания — оба ставшие теперь бессмысленными, — распоряжения для людей его семьи, заказы, письма влиятельным столичным знакомым…

Внезапная идея пришла ему в голову, как раз когда он крутил в руках одно из таких писем. Виктор вытянул из ящика стола чистый лист бумаги, подвинул к себе письменный прибор. Вспомнил мельком, что Лилич не любит долгих церемонных вступлений и вообще излишнего многословия.

«Глубокоуважаемый Советник! — написал он. — Пишу известить, что хоть разразившаяся у нас эпидемия, о которой Вы наверняка слышали, и остановлена, но нет никаких гарантий, что болезнь не вернётся снова. Все мои мысли сейчас только о том, чтобы обезопасить детей. Зная о Вашей ко мне нелюбви и о том, сколько горя принесла вам моя женитьба на Вашей дочери, я всё же смею просить Вас об последнем одолжении... — он на минуту задумался, подбирая слова. — Я собираюсь при первой же возможности отправить Марию в Столицу и был бы признателен, если бы Вы приняли её у себя — хотя бы на первое время».

Это должно было сработать. Лилич всегда страстно обожал и Нину, и Марию — её маленькую копию. Скорее всего, он не только примет Марию, но и возьмёт её на своё попечительство. Наследницу Лилича в Столице ждёт блестящее будущее: высокое положение в обществе, прекрасное образование, свобода путешествовать и творить.

А главное, в Столице Мария не сможет ни взять на себя сохранение Памяти Нины, ни занять место Алой Хозяйки. Она проживёт долго-долго. Виктор видел какую-то особую справедливость в том, чтобы дать Марии безбедную жизнь молодой аристократки, которую он когда-то отнял у Нины.

Виктор перечитал письмо, снова набрал в ручку чернил. Нужно было добавить ещё что-то, чтобы окончательно убедить Лилича. Какое-то время Виктор перебирал в уме гладкие, весомые доводы. Наконец он снова занёс руку над листом.

«Нет».

Рука Виктора дёрнулась, на бумаге осталась жирная клякса.

— Я не планирую пока его отправлять, — сказал Виктор вслух, надеясь, что звук его голоса успокоит Нину. — Я просто хочу, чтобы у неё была возможность отказаться от нашего наследства, если она этого захочет.

«Нет!»

Помимо воли Виктора ручка в его руке прочертила через лист с письмом жирную диагональную линию — с нажимом, прорывая бумагу.

— Почему? Почему ты не хочешь, чтобы она спаслась?

«Она — Хозяйка».

— Она — наша дочь!

Ручка отлетела в сторону и ударилась о стену. От удара наконечник отлетел, на обоях осталось чернильное пятно.

Виктору вспомнилось вдруг, как однажды, ещё при жизни, Нина велела забрать семилетнего мальчика из семьи горожан и отдать его на воспитание в Уклад. Она говорила — ему предназначено стать степняком-следопытом. А Виктор тогда не стал вмешиваться, доверился жене.

Что ж, вероятно у Марии тоже было предназначение. Виктору стало горько.

— Хорошо, — сказал он тихо. — Хорошо, я не стану писать Лиличу.

Ответом ему было молчание. Нина отступила назад, возвращая ему контроль, и замкнулась в себе.

Виктор почувствовал себя не просто усталым — измождённым и каким-то отупевшим. В голову упорно лезли воспоминания о тех вспышках и выходках Нины, за которые её прозвали Чёрной и Страшной. Ужасно хотелось сесть и долго-долго сидеть неподвижно, бессмысленно глядя в стену.

Только вот времени на промедление у Виктора не было. Он должен был продолжать бороться, продолжать искать способ уберечь Марию и Нину.

Виктор решительным, хоть и нетвёрдым шагом покинул кабинет. Отправил посыльного на поиски братьев Стаматиных, а сам направился в соседнее крыло особняка — посоветоваться с Георгием.


Георгий обнаружился в своёй приемной, и Виктору потребовалась лишь доля секунды, чтобы понять: с братом что-то не так. Георгий сидел у камина, прямо на полу, и мерно раскачивался из стороны в сторону. На появление Виктора он никак не отреагировал, пока тот не окликнул его. Услышав своё имя, Георгий поднял лицо — бледное, растерянное.

— Что случилось? — Виктор был не на шутку встревожен.

— Случилось? Не знаю. Ничего не знаю, — ответил Георгий и снова качнулся.

Виктор помог брату подняться и сесть на стул. Георгий вёл себя покорно и как-то механически, безропотно шёл туда, куда его тянули. Это было совершенно, пугающе на него не похоже.

— Я пришёл обсудить результаты Совета, — сказал Виктор, просто чтобы что-то сказать. Он сомневался, что Георгий в состоянии обсуждать хоть что-то.

— Совет? — слегка оживился Георгий, — Что они решили? Я не помню...

Глаза у него были блёкло-голубые и прозрачные, какие бывают у древних стариков и младенцев.

Человеческое тело — хрупкий, ненадёжный Покой. С годами оно изнашивается, и Память начинает ускользать в образовавшиеся отверстия — сперва по капле, а потом всё быстрее. Виктор и раньше видел таких стариков — потерянных, испуганных, лишь с трудом осознающих самоё себя. Но ему и в голову не могло прийти, что однажды такая судьба постигнет Георгия. Должно быть, его сгубили манипуляции с Памятью Симона.

Виктор прикрыл глаза, прислушался к «Горнам». Ощутил знакомый отзвук — присутствие Симона. Значит, Георгий успел вернуть его в Покой «Горнов», а сам…

Виктору стало тошно. Тоскливо и страшно. Неужели его самого вскоре постигнет такая же судьба? Неужели перед тем, как он погибнет окончательно, от него останется полупустая оболочка, ошмётки Памяти, цепляющиеся за ослабевшее тело?

Бормоча какую-то ободряющую ерунду, Виктор увёл Георгия наверх в спальню, помог раздеться и уложил в постель. Тот шёл послушно, тяжело опираясь на плечо Виктора, и покорно выполнял всё, о чём его просили. Ничто в нём не напоминало прежнего Георгия — властного, гордого и умного.

С тяжёлым сердцем Виктор вернулся к себе, по пути отправив одного из слуг присмотреть за Георгием. В дверях своего кабинета он столкнулся с посыльным, которого отправлял за Стаматиными; тот сообщил, что оба брата-архитектора мертвецки пьяны и явиться к Виктору в таком состоянии не способны.

Отпустив посыльного, Виктор какое-то время просто стоял посреди кабинета, переваривая всё произошедшее. Нужно проведать Марию, решил он наконец. Пусть она сейчас в ярости, пусть раздавлена поражением и не желает никого видеть — одну её оставлять нельзя. Самого Виктора дочь и слушать не станет, зато присутствие Нины может ободрить и утешить её.

В этот момент где-то невдалеке прогремел выстрел. Потом был свист летящего снаряда и оглушительный грохот, смешанный со звоном бьющегося стекла. Армия приступила к расстрелу Многогранника.

Боль пришла резко, будто в левый висок загнали гвоздь. Пол качнулся у Виктора под ногами. Несколько мгновений спустя он понял, что дело в Нине — она будто вся превратилась в крик боли и ярости. А тело Виктора — усталое, пятидесятилетнее — с трудом выдерживало гнев Алой Хозяйки.

В глазах у Виктора потемнело, сильно кружилась голова. Он попытался ощупью добраться до стула и сесть, но не успел: его повело в сторону, и он, потеряв равновесие, рухнул на пол, ударившись подбородком о край столешницы.

Перед глазами по-прежнему было темно, в ушах звенело. Зато почему-то совершенно отчётливо ощущался колючий и жёсткий ворс ковра под левой щекой и ухом. Виктор попытался приподняться, но голову, точно свинцовую, тянуло вниз. Сердце стучало где-то в затылке, и каждый удар отдавался болью.

Виктор понимал, что вот-вот потеряет сознание — и это будет концом и для него самого, и для Нины. Все его силы уходили на то, чтобы держать ослепшие глаза открытыми. От напряжения болели глазные яблоки — Виктор и не подозревал, что они могут болеть.

От напряжения глаза слезились — Виктор чувствовал, как в углу правого постепенно собирается капля. Капля становилась всё больше и тяжелее, пока наконец-то не перевалилась через кромку века и не скатилась вниз по переносице.

В следующую секунду всё разом прекратилось. Стало очень тихо, будто голову накрыло тяжёлой пуховой подушкой. Взгляд Виктора прояснился, и он увидел — близко-близко — ладонь своей правой руки, лежащую на ковре.

«Прости, — застучало в голове. — Прости, прости, прости...»

Нина пришла в себя.

Оглушённый Виктор продолжал разглядывать свою ладонь. Пульс ушёл из затылка и теперь равномерно отдавался во всем теле; Виктору казалось, что при каждом ударе пальцы слегка вздрагивают.

Он мигнул, смаргивая застилающие глаза слёзы. Мотом мигнул ещё раз. В третий раз он на несколько секунд оставил глаза закрытыми, давая им отдых. В четвёртый открыть глаза не вышло совсем.

«Прости, прости».

Виктор почувствовал, как его рука тащится по ковру, подползает ближе к лицу. Большой палец мазнул по подбородку, ткнулся в губы в тщетной попытке вывести Виктора из оцепенения. Виктору полуснилась, полувспоминалась какая-то давняя сентябрьская ночь: вот Нина будит его, чтобы пересказать свое видение...


— Виктор?!

Возглас заставил Виктора вздрогнуть и резко открыть глаза. Кто-то склонился над ним — в поле зрения Виктора появились сперва грязные сапоги, потом обтянутые замшей колени. Чьи-то пальцы дотронулись до шеи, нащупывая пульс.

— Виктор, вы меня слышите? Это Артемий, сын Исидора Бураха.

Молодой Бурах взял Виктора за плечо и попытался перевернуть его на спину. Усилием воли Виктор сбросил оцепенение и смог приподняться на локтях. На руках подтянул себя к стене и сел, тяжело привалившись к ней спиной. Гвоздь в левом виске вздрагивал в ответ на каждое движение, но в остальном манёвр дался Виктору относительно легко, только очень сильно сбилось дыхание.

— Что с вами? — В голосе Бураха слышалась нешуточная тревога. — Вы потеряли сознание?

— Всё в порядке, — неубедительно соврал Виктор, наконец-то пришедший в себя достаточно, чтобы обрести дар речи. — Это просто… От переутомления.

Говорить получалось только очень медленно, через слово делая паузу.

— Как это случилось? — Бурах снова наклонился над Виктором и, хмурясь, вглядывался в его лицо. — Была резкая головная боль, рвота? Вы можете улыбнуться?

Последний вопрос несколько озадачил Виктора.

— Улыбнуться? — переспросил он.

— Именно, — сказал Бурах. — Понимаете, если бы вы попытались улыбнуться, это помогло бы диагностировать…

— Послушайте, — перебил Виктор. — Я благодарен вам... за беспокойство, но… помощь мне не нужна. Это состояние… скоро пройдёт. Вы, полагаю, пришли… по делу. По какому?

Бурах с сомнением покачал головой.

— Да поймите же вы, — упрямо начал он. — Ваше состояние очень похоже на…

— Зачем вы пришли?

Артемий вздохнул.

— Я только хотел сказать, что ваш сын в безопасности. И что я готов позаботиться о нём, если в этом будет необходимость. Мой отец… Он завещал мне позаботиться о нескольких городских детях, включая Хана.

Виктор как раз подбирал наиболее уместные случаю слова благодарности, когда вдруг услышал со стороны свой собственный напряжённый голос, произносящий:

— Твой отец слишком много брал на себя, менху. Ему не стоило вмешиваться в дела нашей семьи.

Найтись с ответом слегка опешивший Бурах не успел. Дверь кабинета хлопнула, и в комнату вихрем ворвалась Мария. Оттолкнув Бураха в сторону, она упала на колени перед сидящим у стены Виктором, заглянула ему в лицо. Кончиками пальцев ощупала болезненную точку на левом виске и нахмурилась.

— Ты меня слышишь? Ты слышишь?

Одну руку она положила Виктору на плечо, а второй поддерживала его подбородок, не давая голове склониться на плечо. Мария вглядывалась ему в глаза, и на лице у неё были жалость и тревога. Виктор подумал, что ещё никогда не видел у дочери такого выражения.

Бурах откашлялся.

— Очень хорошо, что вы пришли, — начал он. — Состояние вашего отца...

— Заткнись, — перебила Мария.

— Ничего не бойся, — сказала она совсем другим тоном, глядя в глаза Виктору. — Я тебя не брошу. Обещаю, я не позволю ничему дурному случиться с тобой. Когда отец… Когда он умрёт, я заберу тебя к себе. Я смогу.

Виктор резко втянул воздух сквозь стиснутые зубы. На слове «умрёт» боль в левом виске усилилась, словно от удара молотком.

Мария встала и обернулась к Бураху.

— Уходи немедленно, — сказала она. — Тебе нельзя этого видеть.

— Но…

— Уходи!

Убедившись, что Артемий повиновался, Мария нервно заходила по кабинету.

— Как не вовремя, — бормотала она. — Почему он не мог продержаться подольше? Ничего, я обещаю, я что-нибудь придумаю. Изгоню Симона, если потребуется, и...

Виктор с трудом, опираясь, на стену поднялся.

— Подожди, — сказала Мария. — Совсем немного осталось. Сейчас я её заберу, и станет легче.

— Нет… Нельзя, чтобы ты… Я не…

Он хотел сказать: «Я не хочу тобой жертвовать. Нельзя, чтобы ты погибла зря», — но язык окончательно перестал повиноваться. Виктор шагнул к двери.

— Хорошо, — пожала плечами Мария. — Иди куда хочешь. Это ничего не изменит.

Спотыкаясь, он вышел из кабинета в прихожую, а оттуда — во двор. Лил мелкий холодный дождь; на долю секунды он принёс Виктору облегчение, охладил тяжёлую, раскалённую голову.

Он зашагал прочь от «Горнов», мимо Собора — к городской черте. Старался смотреть только перед собой, но всё равно периферийным зрением улавливал движение заполнивших Площадь Мост смутных теней.

Уйти далеко Виктору не удалось. Углубившись в Степь на пару сотен метров, он споткнулся о торчащий из-под земли камень, упал на колени — и понял, что подняться уже не сможет. На долю секунды головная боль стала невыносимой, а потом стихла, оставив после себя гулкую пустоту и смутное ощущение потери. Виктор прислушался к себе, пытаясь уловить признаки знакомого присутствия — но тщетно.

— Нина? — окликнул он шёпотом, — Нина, ты здесь?

Ответом ему было молчание.